1. Сны и Христианство.

В Библии есть множество свидетельств о "священных снах", и в раннем христианстве сновидения занимают важное место в житиях святых в качестве Божественных посланий. Более того, в отличии от языческого понимания снов как посланий внешнего по отношению к человеческому "Я" бога, в христианстве с его откровением о "Царстве Божьем внутри нас" зарождалось совершенно исключительное понимание роли и смысла снов (например, Августин). Возможно, в европейской традиции не нашлось достаточно развитой культуры взаимодействия с капризным миром сновидений, или эта культура как-то разминулась с молодой христианской религией, но факт состоит в том, что с этим-то капризным, неуправляемым аспектом снов и столкнулись "святые сновидцы", совершенно не представляя, как к нему отнестись, если самые ходовые рецепты той поры сводились к отмежеванию от всего, что не подчинено Церкви, как от бесовского. Обычно считается, что начало нового отношения к снам было положено святым Иеронимом, которому в сновидениях являлись бесы, предлагая бедняге отречься от веры. Иероним, вероятно, решил следовать евангельскому "Если твой левый глаз соблазнит тебя - выколи его" буквально и провозгласил весь мир сновидений порождением дьявола. Так в 5-м веке закончилась едва зародившаяся христианская культура сновидений, уйдя на многие столетия в гностический и оккультный андеграунд.

2. Трансперсональная психология и Бордо Тодоль

В наше время на Западе получает распространение отношение ко всем образам сна как к языку подсознания. Например, история с Иеронимом в рамках трансперсональной психологии может быть понята примерно следующим образом: на дневном, рассудочном уровне Иероним "победил бесов", обрел внешне непоколебимую веру. Но, не будучи интегрированной личностью, оставаясь расколотым, он получил в снах "вызов собственной тени" и, вместо того, чтобы достойно ответить на него, просто списал все на проделки внешних сил, вычеркнув сны из своего опыта, замуровав опасные двери в лабиринте собственной личности. Юнг, стоявший в значительной мере у истоков этой психологической школы, в то же время видел дальше ее адептов. Он особо подчеркивал, что буддийское отношение к божествам в видениях как к проекциям сознания самого визионера может быть принято европейцем слишком легко, но при этом европеец не примет другой грани той же истины - отношения к видениям как к реальности. Юнг пишет в комментариях к тибетской "Книге мертвых", что проблема европейского сознания - необходимость выбора единственной истины, "или-или". Или видения нереальны, или реальны. И именно этот ложный выбор расколол всю западную культуру сновидений на "научный" подход, в котором сны показывают нам только разные аспекты нас самих, и на подход оккультный, в котором сновидец своим отделившимся астральным телом путешествует в разные реальные области, встречается с реальными обитателями астрального мира, будь то лярвы теософов или "лазутчики" кастанедийцев. Для психологов персонажи снов, включая богов и демонов, безусловно нереальны, хотя и интересны как части сознания самого сновидца. Задача видится в интеграции частей, снимающей внутреннюю конфликтность. Это удивительно похоже на тибетскую "йогу сна", где задачей также является интеграция, но сходство чисто поверхностное. Согласно "Бордо Тодоль", визионер должен любое чудище или ангельское создание "посмертного сна" немедленно понимать как проекцию собственного "Я". Этот навык вырабатывается еще в сновидениях при жизни, имеющих ту же природу, что и миры Бордо. Однако для буддийского сновидца и дневной мир - точно такая же "кармическая иллюзия", а это придает иллюзиям сна и состояний Бордо совершенно иной статус, нежели они имеют в рамках психологии западной.

3. О "пользе" снов.

Для западной психологии, не ставящей под сомнение реальность "дневного мира", любые феномены сна имеют лишь вспомогательную по отношению к "настоящей жизни" роль. В люцидных снах можно продвинуться в "работе над собой", снять тревожность, развить позитивные навыки, устранить противоречия между разными аспектами личности, прийти к гармонии, полезной наяву. Сновиденческое "я" призвано обслуживать "я" дневное. Но такое обслуживание остается только утопическим проектом психологов. Да, удается лучше узнать себя, увидеть себя полнее, снять внутреннюю конфликтность, - но, немного "подиграв" прожектерству дневного "эго", недооцененное "левое сознание" начинает капризничать или вообще отказывается от наскучившей "работы на дядю". У разных половинок нашего "я" цели так и не сходятся. Люцидные сны в этой мировоззренческой парадигме словно истощаются, либо исчезая, либо становясь унылым дубликатом дневной реальности. Так, долго практикующие люцидность последователи Лабержа сталкиваются с тем, что мощные чувства и фантастическая свобода действий ранних осознанных снов куда-то ушли. Даже полеты исчезают - можно только ходить и рефлексировать. Внешне это может быть описано как прогресс - сны стали внятными, реальными, в них удобно "работать над собой". В действительности сновиденческое "я" со всем незадействованным запасом его возможностей ушло в глубину, спряталось. Такова уж гордыня западной культуры - если бы каким-то чудесным Бермудским треугольником ей открыть путь в чистый и нетронутый параллельный мир, она и там проложит железные дороги, телефонные линии, откроет мотели и туристические кэмпинги. Да, сны могут послужить целям дневного "я". Но так-ли уж значимы эти цели? Куда оно, это дневное "я", идет? Чем, кроме обычных человеческих игр, может оно заняться на пути к своему неизбежному концу? Самая мощная психотерапия по отношению к смерти может предложить все то же "уколоться и забыться", только в более изящной упаковке какого-нибудь "психосинтеза" или "позитивной интеграции". Сновиденческое "я" может быть очень наивным, но оно никогда не бывает обманутым.

4. "Мы занимаемся снами".

Парадокс в том, что, по всем признакам относясь к измененным состояниям сознания (типа транса, медитаций и т.п.), сны остаются неотъемлемой частью обычной человеческой жизни. И это создает иллюзию обычности, понятности: люди перестают удивляться собственным переживаниям. Более того, слова "это только сон" как бы все объясняют, их охотно применяют к любым "прорывам" в обычной причинности, ко всякому невероятному опыту. Удовлетворительных психо-физиологических объяснений феномену сна нет, да и не может быть - нельзя, оставаясь в рамках чистой науки, понять явление, связанное с самыми глубинными основами человеческого бытия.

В космогонии австралийских аборигенов весь существующий мир - как бы застывшее море изначального сновиденческого хаоса. Несомненно, это очень точная интуиция: корни реальности те же, что и корни наших снов. Научная интерпретация возможна лишь при развитом междесциплинарном подходе, при таком, говоря упрощенно, который дал бы возможность астрофизикам обращаться к явлениям, прежде "принадлежавшим" исключительно психологии, а сама психология "подтянулась" бы до философской онтологии.

Совершенно не изучен феномен сна в контексте эволюции. Между тем складывается впечатление, что все развитие жизни, и генезис Homo Sapiens особенно, является в то же время и развитем возможности и способности видеть сны. Не учтена роль сновидений с их наложением смыслов в переходе от конкретно-образного до-мышления к разуму. Сейчас, возможно, эта эволюция человека как существа сновидящего входит в фазу, завершающую 500-тысячелетний промежуточный этап.

Единственное, что мы знаем о снах на сегодняшний день совершенно определенно - это то, что через них с ординарным человеческим существованием соприкасается совершенно иное, не принадлежащее ему. Сны - как бы окна в коридоре причин-следствий, а люцидные сны, возможно, могут быть названы дверьми из этого коридора, - но куда ведут эти двери?

Для меня сны - очевидная часть неочевидных феноменов, к которым до сих пор с достаточной уверенностью обращались лишь религии, к которым робко подходила философия и которые по самой своей "вне-природной" природе остаются "слепым пятном" любого строго научного подхода.

Однако религии выполняли скорее социальные функции, нежели познавательные, и уверенность религиозных интерпретаций остается более-менее утонченным, но все же убежищем ищущего собственный смысл человеческого существования. Во всяком случае, это так на уровне религии как некоторой коллективной психологии, отдельные визионеры, пророки и святые часто выходили за ее социально обусловленные, конвенциональные рамки. Парадокс религиозного подхода в том, что он, обращаясь к глубинным, совершенно индивидуальным аспектам, таким, как смысл жизни и смерти, связь человека и человеческого мира с Иным, в то же время имел задачу создать на этой основе некую неутилитарную конвенцию, и, соответственно, Тайна, перед лицом которой человек одинок, одновременно становилась и магической связью людей. Религия как связь людей освещена Тайной, открыта ей, но конфессиональный человек может только жить в этой освещенности, для него Тайна всегда опосредована множеством вещей прекрасных, но ее отнюдь не заменяющих.

Наше обращение к снам носит подчеркнуто светский характер, хотя глубина стоящих за этим отношением проблем - экзистенциально-религиозная. Мы приняли вызов Иного и оказались один на один с парадоксами этого вызова. Мы не ученые и не мистики, и в то же время мы - отчасти ученые и отчасти мистики. Мы можем быть философами, шаманами или биологами - это определяется лишь тем, как мы готовы ответить на принятый вызов в данный момент времени, в своей конкретной сиюминутной целостности.

В языке нет терминов для нашего пути. Это не наука. Это не не-наука. Это не религия. И это не не-религия. И терминов нет не потому, что их "еще не придумали", а потому, что сам способ нашей обращенности к Тайне словесно не фиксируем, он вообще не фиксируем. Даже когда мы говорим, что опираемся "только на опыт" - это не догматический принцип, это только некоторая акцентация постоянно меняющегося способа обращенности к иррациональному.

Все, что можно сказать определенно - "мы занимаемся снами". Любое поясняющее развитие этого высказывания, будучи относительно верным, в то же время будет и вводящим в заблуждение. Да и сама фраза-то какова! "занимаемся" - как будто речь идет о гимнастике. "Снами" - как будто мы занимаемся некоторой частью, как некоторые занимаются исследованием сверчков или собиранием спичечных этикеток. Но, увы, других фраз нет. Мы что-то делаем, больше, чем делаем - мы живем. И это что-то не часть, и даже не целое, а то, по отношению к чему всякое целое - только часть.

Главная трудность не в том, что смысл наших "занятий снами", мягко говоря, не просто объяснить "посторонним", а в том, что подвижность нашего существования в парадоксе границы чревата постоянной утратой этого смысла нами самими, - примерно так, как в осознаваемых снах утрачивается контроль. И это сравнение не случайно: сам наш метод - тот же, что и практический метод удержания ясного сна в мире, где всякое правило тут же демонстрирует фейерверк исключений, всякий "проверенный метод" превращается в случайный эпизод, действие превращается в интерпретацию а интерпретация становится действием, где абсолютная эмоциональная отстраненность наблюдателя неотделима от восторга и удивления, где удивительное - обычно, а обычное - необъяснимо.

Я мог бы сказать, что тема снов требует совершенно новой науки, что эта наука рождается сейчас, но будет-ли это только наука? Новая система, новый путь, - но только-ли путь познания? Мы, безусловно, стоим у истоков неназванного нового, и это новое охватывает все, что есть Человек, все, чем он может быть и все, без чего все научные и культовые системы - лишь колыбельные, сочиняемые разумом самому себе.